[msChyringa]

окончание

Если меня они… надо мной они…работали ровно и …одинаково…, то со Снейпом все обстояло по-другому.
Она явно наращивала силу какого-то неизвестного мне заклинания, наклоняясь над ним все ниже, как будто это была контактная магия, а боль стекала прямо с её пальцев.
Я спросил у Снейпа, что она говорит, но он покачал головой.
Он не слышал – после нескольких Круциатусов подряд в ушах звенит довольно долго.
А потом…ну, она переборщила, с ней это бывает.
Может, у неё было плохое настроение, может, наоборот, хорошее.
Понадобилось три Эннервейта, и Рабастан осуждающе качал головой, и Беллатрикс выглядела…как будто виноватой, хотя в это сложно поверить.
Она даже выходила из подвала, не как обычно – плавно и торжественно, а оглядывалась на Снейпа, словно хотела убедиться, что он жив.
Когда я очухался, он по-прежнему лежал и не шевелился, лицом вниз, с задранной почти до плеч мантией.
А я мог только доползти до этого проклятого ведра, и до Снейпа оставалось ровно столько же.
И не кинуть, не отправить в его угол легким щелчком…ничего.
Все с точностью до наоборот, семечко у меня, а он лежит и пыхтит…Если б он пыхтел хотя бы.
Я настолько испугался, что стал соображать гораздо быстрее.
Дунул на кирпич – семечко слетело на пол. Пол в подвале был хороший – ровный, без стыков и трещин, только холодный очень.
Я улегся на пол и начал дуть, направляя семечко к нему.
Через какое-то время я даже смог вытянуться, упершись ногами в стену, вдоль воображаемой прямой между нами…ну, нашими углами.
Оно продвигалось, иногда сбиваясь с пути, но все-таки возвращаясь на линию, которую я, казалось, видел по-настоящему.
Вот только сил мне все равно не хватило. Не знаю, смог бы он дотянуться до него, если бы лег так, как я.
Во-первых, он не мог лечь, во-вторых, если честно, я просто не подумал об этом.
Я лежал и чуть не плакал, мне было так тоскливо и плохо…как на его уроках, наверное.
Смотрел на маленький зеленый шарик и просил его подвинуться, ну хоть чуть-чуть.
Думал об этой твари, которой склонялась над Снейпом, что-то нашептывая, и вокруг неё воздух скручивался воронками – от злости.
Глаза слезились, поэтому я пропустил начало движения, только увидел, что оно покатилось – прямо к его распластанной на полу руке – к желтоватым пальцам.
Снейпу оставалось только взять его.
И тогда я начал орать. На весь подвал. Сначала я звал его «сэр» и «профессор», потом, обнаглев, - «Снейп», потом, обнаглев окончательно – «Северус», но без толку.
Потом, от отчаяния, скорее всего, я стал припоминать все гадкие куплеты, которые мы сочиняли про него с начала первого курса, или лимерики, которые так удавались Финнегану, они были злые и неприличные, но больше ничего в голову не приходило.
«Кто такая миссис Норрис?
Тайный плод любви несчастной!
Снейп и Филч такой любовью
Занимались ночью страстно!»
Стоит ли говорить, что он открыл глаза именно в этот момент?
Но я даже не испугался, я обрадовался.
Снейп просто повернул голову, взгляд был мутный, и я понадеялся, что он ничего не расслышал.
- Сэр! - заорал я, - сэр, у вас под рукой…
Он машинально двинул пальцами, подхватил семечко, а потом медленно, очень медленно, кривясь, поднес его к губам, и снова закрыл глаза.


Когда он пришел в себя, то долго молчал, иногда поглядывая на меня, но заговорил, только когда мы в очередной раз встретились у ведра.
- Как это у тебя получилось?
- Не знаю, сэр, - я смотрю на его шею: серые разводы – пот и грязь, сальная прядь, заправленная за ухо, бред, конечно, но ближе человека у меня сейчас нет.
- А если подумать, Лонгботтом?
- Я правда не знаю. Я просто испугался. Ну, разозлился, когда вспомнил Беллатрикс и эти воронки…
- Что?
- Да нет, ничего, сэр. Это у меня перед глазами все плывет после…Ну, такое впечатление, что вокруг неё воздух закручивается.
- Кто у вас преподавал ЗОТС на седьмом курсе? – с какой-то неожиданной ненавистью спрашивает он.
- Никто, сэр. ЗОТС не было. …После вас.
Он шипит что-то вроде «старая курица, эта Минерва…», но не отходит, хотя я уже одет.
- Послушай. Плохо то, что она начинает с тебя. Потом ты оглушен и не соображаешь. И еще эта твоя трава…
- Семян больше нет.
- И хорошо, что нет. Ты меня сбил с толку своим гуманизмом, Лонгботтом. Зато теперь…
От того, что он говорит шепотом, прямо мне в лицо, настолько близко он стоит, мне не по себе.
- Давай попробуем так. Я …постараюсь спровоцировать её, а ты смотри внимательнее. Сиди тихо и смотри, что бы ни происходило. Засунь свою гриффиндорскую жалость в задницу и наблюдай, понял?
- При чем тут гриффиндорская…
- У тебя все на лице написано, дурак. Думать надо, а не сопереживать.
- Я попробую. А зачем это?
- Попробуешь – объясню. Пока тебе лучше не знать – для чистоты эксперимента.
- А как вы её спровоцируете?
Он фыркает пренебрежительно.

Это действительно оказывается нетрудно.
Когда она направляется ко мне, Снейп говорит – небрежно и с удовольствием:
- Сучка.
Рудольфус надвигается на него, но он успевает добавить:
- Блудливая, глупая сучка. И Лорд погиб из-за тебя, мстительная идиотка.
Беллатрикс улыбается мне, чуть ли не прося прощения, и разворачивается к Снейпу.

Зато теперь я знаю, как выглядит этот его «эксперимент» со стороны. Пожалуй, попадаться ей под руку первым, это - милосердно.
Лучше бы он кричал. Потому что, когда кричишь, легче, я точно знаю – словно ты выпускаешь из себя какую-то часть боли.
Они не окружают его, как обычно, стоят на расстоянии, хотя, может, они всегда так стоят сначала, я же не видел раньше.
Ну, в Круциатусе ничего особенного нет, и Снейп меня предупредил, чтобы я не обращал внимания.
А еще он сказал, тогда же, утром, совсем не то, что я ожидал от него услышать.
- Ты должен забыть о родителях, Лонгботтом. На час. Забыть. Как бы они себя…ни чувствовали, - он говорит осторожно, подбирая слова, - им все равно будет лучше, если ты выживешь. Сейчас думать о них можно только так. Понял?
Я кивнул тогда, но меня все равно чуть не выворачивает, когда я «наблюдаю».
Хотя Круциатус…он обыкновенен. Ну, лежит человек и корчится. Иногда кричит. Почему он не кричит, так же проще?
А потом..вот когда она приближается, наклоняясь над ним, и воздух, я точно вижу – переливается и уплотняется над её ровной, даже в наклоне ровной, спиной и она произносит…
Я запомнил. Я успел это услышать, разобрать слова, убедиться, что я этого заклинания не знаю, потому что потом Снейп закричал.
Нет, он замычал, и это было еще страшнее. Словно из него – живого – вытягивали вены, медленно и безжалостно, из всего тела, и его тягучее «мммм» сводило с ума.
- Прекратите!
Я просто не мог сдержаться. Ничего гриффиндорского в этом не было, я не мог смотреть на это – вот и всё.
- Малыш, - и это было куда хуже «лягушонка», - малыш, ты что себе позволяешь?


Снейп явно хотел меня отругать, наверное, я прокричал это «прекратите» слишком громко, так что даже он услышал, но я успел раньше.
- Я наблюдал. Я запомнил. И воздух крутится, действительно.
И тут он в первый раз за все время, что я его знаю, сказал:
- Молодец, Лонгботтом.
Мне показалось, что он даже улыбнулся. Ну, что-то похожее на улыбку было.
Мы, как всегда, сидим у ведра, и он держит ложку с овсянкой, дожидаясь, пока я проглочу. Но мне так хочется рассказать ему, что я мотаю головой, уклоняясь, и говорю шепотом:
- Випера Игнеуса.
- Вот в чем дело. Первое слово. Ну, Белла. Фантазерка.
- Фантазерка? Вы это называете фантазией? Это - то же Непростительное!
- Неважно, Лонгботтом. А про воздух?
Я пытаюсь объяснить ему, что во время Круциатусов ничего не происходит, только при этой самой «Випере».
- Отлично. Она слишком вкладывается и становится уязвимой.
- И что теперь?
- Теперь, Лонгботтом, по-хорошему, надо бы проверить еще раз…
- Нет.
- Так надежней.
- Нет.
- Лонгботтом.
- Я не смогу. Я не буду. Пожалуйста.
На его лице четко можно прочесть «Угораздило же меня связаться с таким кретином», но ложка, которую он машинально сует мне под нос, несколько портит пафос ситуации.
Я улыбаюсь. Глупо, да? Но мне нравятся эти минуты.
Если здесь вообще что-то может нравиться.
- Лонгботтом, что тут смешного?
- Ничего, сэр. Спасибо, я сыт.
Снейп ждет, когда я запрокину голову, и подносит к моим губам кувшин с водой. Воды мало, и она тухловата, но пить-то хочется все равно.
Если бы я мог опереться на руки – было бы удобнее, но он неожиданно кладет ладонь на мой затылок, поддерживая.
Так тоже хорошо. Очень хорошо.
Чем-то похоже на то, трехлетней давности, прикосновение.
А потом он вытирает мне губы тыльной стороной ладони и продолжает.
- Все просто сдвинулись на Поттере. А тобой тоже надо было заниматься.
- Мной? Зачем?
- Пророчества просто так не произносятся, Лонгботтом. Ты пробиваешь защиту этого подвала. В определенные моменты, конечно, и случайно. Импульсивно. Но ты можешь. А я – нет.
- То есть, я…
- Ты сильнее меня. По крайней мере, здесь и сейчас. Слушай.
Мне не нравится его план. Я понимаю, что другого выхода нет, только он мне все равно не нравится. И он мне что-то говорил про гриффиндорское отношение к жизни? То, что предлагает, это – самоубийство, практически. И я совсем не уверен, что нам дадут умереть так…красиво. Ну, по крайней мере, так, как мы хотим.
Я упрямо молчу, когда он договаривает до конца. Я не хочу такого для него. Он …он дерьмо, наверное, так считают многие, но такого он не заслужил.
- Лонгботтом! – грохочет он, как будто опять находится в классе. - Ты – размазня!
Смешное слово. Почему-то меня сегодня все веселит.
- Хватит бессмысленно улыбаться! Я жду!
- Я…я попробую, сэр.
- Тут не пробовать надо, а делать. Один раз, - говорит он, успокаиваясь.
А потом поднимает меня и подхватывает пальцами за подбородок. Точно, как тогда.
- Все должно получиться. Невилл.
Я так удивлен, что зажмуриваюсь, чтобы не видеть его лицо. Странное лицо.
- Мне тоже было …невесело было смотреть, когда над тобой издевались. Так что потерпи.
А потом к моему лбу прижимаются сухие губы, а после небольшой паузы – те же губы около моих, на моих.
Какой-то прощальный поцелуй, да?
Хотя я не уверен, что целуются именно так.
Мерлин, почему мой самый первый поцелуй случается в подвале. У параши. С Северусом Снейпом.
Это опять смешно, и я хихикаю – прямо ему в рот.
- Ты неисправим, - что-то похожее на довольное хмыканье.
А потом, тихо и твердо:
- Удачи, Невилл.
- И вам…, - я долго думаю, как его назвать, чтобы объяснить, что он мне не противен... и я не боюсь его…что все уже не так…что это важно, очень важно, но машинально произношу, - сэр.
Впрочем, он воспринимает это как должное.
Мы сидим, каждый в своем углу, переглядываемся и ждем.


Наверное, она еще зла на Снейпа за вчерашнее. Или ей понравилось начинать с него? Так или иначе, это очень удачно – то, что она направляется к нему.
Я сижу с закрытыми глазами, мне не надо смотреть в тот угол, чтобы чувствовать Беллатрикс. Эти тихие Круциатусы…они бесконечны. Только сегодня, когда его отпускает, он ругается. И это такое… Страшно подумать, как он сдерживался, обзывая нас «болванами» в школе. У меня горят уши. Я и половины выражений не знаю. И даже представить не могу, как оно бы выглядело, это материализованное-реализованное ругательство.
Понятно, что он делает это нарочно. Я прислушиваюсь краем уха, но думаю совсем о другом.
Странное получилось обсуждение плана.
Я, кажется, узнал о Снейпе больше, чем нужно.
Или он просто успокаивал меня.

- Видишь ли, я хорошо переношу физическую боль. С детства. А вот с магической…не получилось. И она это знает. Круциатусы – полбеды, но эта новая штучка…
- А при чем тут змея?
- Она – неплохой маг, на самом-то деле. И изобретательна…в таких вопросах. Как будто тебе под кожу заползает огненная змея и выжигает все вокруг.
- Это она сама придумала?
- Я склонен ей верить. И специально для меня, судя по всему. Потому что там ровно все, что я не переношу, включая жар.
- Но у вас же все в порядке?
- Позвоночник пока не рассыпался…

- Мне не нравится то, что вы придумали, сэр. Это несправедливо.
- Лонгботтом, опомнись. Нас убьют через пару дней. При чем тут справедливость?
- Просто…неправильно.
- Ты что, до сих пор веришь в правильный мир? После того, что с тобой случилось?
- Ну…это судьба, наверное.
- Я не про сейчас, фаталист. Я про первый раз.
- Я сам был виноват.
- О, Мерлин. Ты – идиот, наверное. Они обязаны были предоставить тебе защиту. Они знали о пророчестве. Надо было охранять всю вашу компанию, а не шушукаться по углам и трястись над Поттером. Ты же, насколько я понимаю, просто ходил за продуктами?
- Да.
- Придурки, - бормочет он.
- Не надо, сэр. Все же кончилось хорошо.
- Чуть-чуть логического мышления, Лонгботтом. То, что мы сидим здесь – достаточно убедительное доказательство того, что ничего не кончилось.


…Пока все тихо. То есть, в нужном мне смысле тихо. Никаких завихрений, никаких магических потоков, это он мне объяснил про магические потоки, их мало кто может контролировать. Из моих знакомых получилось только у Гарри.

- Но это - Поттер. Натасканный в ЗОТС разгильдяй со способностями.
- Способностями?
- Ты думаешь, я этого не вижу? Твоя гербология у тебя на лице написана. Как диагноз.
Я забываю спросить, почему же он тогда так издевался над Гарри все годы. Есть вопрос важнее…Гербология. Да.
- Сэр, а что они говорили про «любителя гербологии»?
- Много будешь знать, Лонгботтом…
- Сэр…
- У меня был друг. Ему нравилась гербология. Всё?
Друг. У Снейпа. К этому тоже нужно привыкнуть.
- А где он сейчас?
- Его убили. Давно.
- Простите, сэр.


- Если все пройдет, как надо, и мы выберемся отсюда…ох.
Снейп потягивается – я, наверное, в первый раз вижу у него такое простое движение. То есть, их было достаточно, то же кормление с ложечки, смешно сказать, меня никто так не кормил…руками. В тот, раз, в Мунго, все делалось при помощи чар, но здесь…
И вот теперь он потягивается, встряхивая руками, расслабляясь на мгновение, и я сижу, чуть ли не открыв рот.
- Что смотришь? Выберешься, женишься на своей Лавгуд, еще оранжерей настроишь… Или ты хочешь преподавать?
- Я не хочу.
- И правильно. Тебя точно никто слушаться не будет.
- Я не хочу жениться.
- Лонгботтом, ты как-то непохож на человека, который способен нагло пользоваться девичьей благосклонностью.
- Я не пользуюсь.
- А. Ну, извини.
Дурацкий разговор.

- Еще раз: самое главное – произнести вовремя. Понял? Только когда она…
Ох, кажется, начинается. Я открываю глаза. Точно. Только что-то не так. Не так, как мы планировали. Потому что его переворачивают на спину. И «Дивестио» - зачем его раздевать?
Я не вижу его лица – его закрывают их ноги и Беллина юбка, но слышу хриплое и умоляющее:
- Не при мальчишке, Белла…
- Ты что, застеснялся? – взвивается под свод её злой, очень злой голос. – Руди!
В ответ на взмах его палочки меня швыряет к ним, цепь утончается, удлиняется, но не рвется.
На Снейпе осталась только рубашка, брюки, белье – все порвано в клочья. Что она придумала? Это совсем не то. Я смотрю на него – но ничего не понимаю. Это взгляд, простой черный взгляд, тяжелый и невыразительный. Ну, хоть бы подмигнул, что ли. Подобие улыбки изобразил. Но он отворачивается, чуть не упираясь носом в сапоги Рабастана.
- Ты любил зельеварение, а, лягушонок?
Наверное, нужно ей ответить.
- Нет.
- Тогда тебе будет особенно приятно. Как ты думаешь, Северус, - она, точно, преображается: шипит как змея, та самая - огненная, - почему на этот раз тебе не ответили взаимностью? Или ответили – прямо здесь? Лягушонок?
- Что?
Я опять не понимаю, о чем она.
- О! Так ты не знал! Что, никто не знал, Северус, что ты – извращенец? Даже ваш благолепный директор? Даже клуша-Минерва? А вот представь себе, Невилл…
- Это не имеет значения, - говорю я, не ей даже – себе. И повторяю, для него, - это не имеет значения.
- Ты прав, малыш. Через несколько минут все это потеряет всякий смысл. Я надеюсь, у тебя был хоть кто-то после Регулуса, ублюдок. Чтобы было, что вспоминать в оставшиеся дни.
Теперь Снейп смотрит на неё, не отрываясь, она легко выдерживает его взгляд и опускает палочку вниз. Прямо к паху. Воздух, кажется, уплотняется и дрожит. Я вдыхаю этот воздух – жадно, много, только все равно не чувствую никакой силы
Меня даже не трясет. Я …спокоен, правда, спокоен. Поэтому меня так пугает мой собственный крик, когда мы одновременно произносим заклинание, я – гораздо громче.
- Випера Игнеуса!!!
Она смотрит на меня потрясенно. А я…Это несколько мгновений, не больше, но я вижу сразу все: и нежную, но бессмысленную улыбку мамы, и как папа – долго и понимающе – смотрит на меня, а потом – так же долго и понимающе, на серую больничную стену, и Ба, которая выходит из палаты и вздыхает в коридоре, собираясь с силами, она очень сдала, Ба, после того, моего первого раза, и Снейпа, который медленно несет ко рту последнее семечко…
Я хочу крикнуть это проклятое «Випера» еще сто раз, но в этот миг из палочки вырывается огненная змея – настоящая змея, только сотканная из пламени, и плюхается прямо на живот Снейпа, скручиваясь кольцами.
Он выгибается, заходясь не в крике даже, а в бесконечном тихом «о».
А гадюка или, скорее, кобра уютно и ловко устраивается на нем, поднимая голову и разглядывая нас.
Пахнет паленым.
И хотя это оказалось несколько не так, как мы рассчитывали, я реагирую быстрее, чем Беллатрикс.
- Не он, - глупо кричу я змее, - не он, вот эти!
Ну не змееуст я, это с самого начала было известно.
Она продолжает раскачиваться на хвосте, тогда я лихорадочно и неумело машу руками, указывая на Лестранжей.
Беллатрикс успевает отпрыгнуть, а братья – поднять палочки, направив их на змею, кто-то даже начинает произносить "Фините...", все происходит одновременно и очень быстро, но эта тварь вдруг рассыпается на десяток маленьких змеек, которые образуют огненное кольцо, моментально вырастающее в стену пламени.
Сладкий запах горелого мяса мешается с душным дымом полыхающей где-то там, внутри, шерсти, я перевожу взгляд на Снейпа, на его черно-красный с отвратительным розовым, живот…
Я успеваю только отклониться чуть в сторону - меня выворачивает. Всем: овсянкой, водой, желчью, - так, что желудок сейчас тоже, кажется, вылетит вслед за содержимым.
А потом я понимаю, что… Цепь лопнула. Моя цепь. Наверное, кто-то из змеек проехался по ней.
Почти в середине подвала догорает костер – как-то слишком быстро, правда, пламя магическое…
Вот и все.
Остался я и Снейп – обожженное, развороченное тело.
Я поворачиваюсь и подползаю к его плечу.
Утыкаюсь в него, в грязную разорванную рубашку, и плачу. Хотя мне очень стыдно за эту слабость, но сдержаться я не могу. Ну за что, за что мне это всё?


Я ожидал чего угодно. Я думал, что он умрет. Я думал, что он выживет. Я думал, что надо с ним поговорить еще. Или не надо с ним разговаривать, а просто… Мысли рассыпались как огненные змееныши, и тоже обжигали, кажется. Или просто болела голова. Или просто кончились силы.
Я чуть не подпрыгнул, когда Снейп произнес первое слово. Оно было нецензурным. Очень нецензурным.
Потом он потянул руку к животу, но я сказал:
- Не надо.
Он втянул воздух и спросил тихо:
- Что, так плохо?
- Нет, - соврал я, - просто противно.
- Больно.
Он, что, пожаловался?
Потом он опять замолчал – но ненадолго.
- Каким образом…Лонгботтом…эта гадина…оказалась на мне?
Я опешил.
- Ты успел взять хоть одну палочку?
Я остолбенел.
А Снейп говорил все увереннее.
- Ты проверил дом?
- Нет.
- Чем ты вообще занимался?
Короче, за следующие полчаса я узнал о себе гораздо больше, чем за все шесть лет обучения в Хогвартсе. То есть, это было лично его мнение: начиная от моего происхождения (это были не мама и папа, нет, это были бубонтюберы, а мои мозги – не что иное, как содержимое их мешочков), заканчивая перспективами моей весьма нетрадиционной сексуальной ориентации (тебе сильно повезет, если это будет последний зачуханный домовой эльф, Лонгботтом, потому что большего ты просто недостоин)…Вся моя жизнь – в ярких эпитетах и запоминающихся образах.
Только я не обижался. И не злился.
Наверное, это была какая-то разрядка – и для него, ведь он терпел меня столько времени, и для меня - что-то нервное.
Потому что я смеялся. Я в жизни так не смеялся, как в эти полчаса. Я хрюкал и ржал, я скулил и плакал от смеха, я опять утыкался в его мокрую – от пота и моих слез – рубашку, я забыл о руках, и о его ожоге, и теперь мне не казался смешным старый Ридикулус. Смешно было здесь, настолько, что больше не хотелось ничего.
Только когда он неловко пошевелился и прикусил губу, а поток проклятий иссяк, как будто перекрыли кран одним резким движением, я понял, какая я скотина.
- Я сейчас, сэр.
- Никаких «сейчас». Выходи и аппарируй.
- Я не могу.
- Аппарировать?
Я понимал, что аппарировать - правильно, но оставить его одного…в этом подвале… ну, это было нечестно.
- А если кто-нибудь нагрянет?
- Гриффиндорское стадное чувство, - констатировал он.
- Уж больно компания хорошая, - в первый раз за все время огрызнулся я.
Он хмыкнул. Потом поморщился. Так все и решилось.
Я уже выходил, когда он сказал:
- Лонгботтом, я прошу тебя только об одном: не забудь узнать адрес этого дома.
Как будто я последний растяпа на свете.
- И город, Лонгботтом, ради Мерлина…
…А вот про город я действительно не подумал.


- Через неделю день рождения, Невилл.
Гарри смотрит на меня – как всегда. Как будто он мой дедушка, по крайней мере. И знает в сто раз больше меня. Пусть смотрит, мне не жалко.
- Меня выпишут, наверное.
- Если нет, мы договоримся с медиками. Луна придет сегодня?
- Да.
С ней ничего не случилось, с Луной, зря мы беспокоились тогда, в подвале: Лестранжи просто пропали, обрубив все концы, сняв маггловский дом в предместьях Дувра. И Снейп был прав: нас легко могли и не найти. Впрочем, теперь незачем думать об этом.
Я вообще не думаю о нем. Потому что боюсь. Не его, теперь не его. Своих мыслей.
Можно сказать, я запретил себе это.
Как будто это получилось запретить.
Мы ни разу не столкнулись в больничных коридорах; я много времени провожу у родителей, а он лежит, насколько я понимаю. Или просто не выходит из палаты.
Они опять восстанавливают сломанные кости по одной, накачивая меня обезболивающим; от него тупеешь.
Поэтому я никак не могу понять, чего же я хочу на самом деле.
Это так просто: свалить всё на лекарства.
Когда, наконец, колдомедики заканчивают сращивание, и в голове чуть проясняется, я решаюсь.
Снейп читает что-то, лежа в кровати. И смотрит на меня так, как будто ничего не произошло. Вообще. И я сейчас сдам ему на проверку очередное неудачное зелье.
- Я крайне признателен вам, мистер Лонгботтом, за ту форму, в которую вы облекли моё спасение, - сообщает он отвратительным тоном.
- А что не так?
- Это был Поттер.
Нет, ну кого я еще мог отправить туда? Гарри, и Рона, и ребят из аврората, и бригаду колдомедиков, и все повторял им адрес, и то, что это в Дувре.
Я понимаю, насколько не вовремя я пришел, но дело надо довести до конца, даже если он откажется.
- Я хотел пригласить вас на наш день рождения, сэр.
- Куда?
Я смотрю мимо него, в окно, так проще, и повторяю.
- На наш общий с Гарри Поттером день рождения.
Понятно, что сейчас последует.
"Вы с ума сошли, Лонгботтом. Что я там забыл. Увольте, мне не нравятся подобные сборища."
Но он говорит, почему-то спокойно.
- Я не могу. Послезавтра меня выписывают. А у меня много работы.
- Те заказы, к первому?
- Да.
- Но их можно было перенести.
- Я не миллионер, как ваш приятель.
- Гарри – не миллионер…
Я точно говорю не то, потому что призрак тех, подвальных отношений, сейчас опять растворится в вечных спорах о Гарри, о Гриффиндоре, о правильном, но таком неважном.
- Как руки, Лонгботтом? – спрашивает он после паузы.
- Уже почти всё. Спасибо.
Я подхожу ближе, наверное, я просто хочу показать ему, что пальцы действительно в порядке, или …спросить неудобно.
А …посмотреть?
Я быстро стягиваю с него одеяло и задираю ночную рубашку, мы все ходим в идиотских балахонах здесь.
Там – на бледной коже – розовые пятна ожогов, кругами и полосами, ведь змейки сползали вниз, прожигая все на своем пути.
Он перехватывает мою руку, но вместо того, чтобы возразить или одернуть, подносит её ближе к глазам.
Понятно, что зрелище не очень: запястье и ладонь похожи на одеяло, сшитое из лоскутов, но шрамы начнут заравнивать только завтра.
Наверное, нам нечего стесняться; чего уж там, после тех дней, но меня почему-то трясет.
Не из-за того, что я смотрю на него, и он не пытается прикрыться, он вообще не обращает на это внимания, из-за того, что он держит мою руку, поворачивая и разглядывая.
А потом осторожно целует ладонь и отпускает меня, натягивая одеяло обратно.
- Спасибо, Лонгботтом.
Вот все и кончилось, - думаю я, возвращаясь к себе.
Оно и не должно было продолжиться, правда?
Даже с бубонтюберами можно поступить милосерднее; уж я–то точно знаю. Их можно вырвать с корнем. Они, подергаются, конечно, но очень быстро засохнут, съежившись, перестав вонять и жечься, превратившись в безобидные черные лоскуты.
Потом их можно разрезать, растолочь в порошок, который пригодится для удобрений или в том же зельеварениии…
- Невилл! Ты о чем думаешь?!
- О бубонтюберах, - честно отвечаю я Луне.
- Ну не сегодня… И потом, такого заказа не было. Зачем они тебе?
- Они мне незачем, - соглашаюсь я.
Да и день рождения мне, собственно, ни к чему. Хорошо хоть, что, прикрывшись строгим и беззастенчиво нарушенным больничным режимом, я отказываюсь от танцев, поисков третьего-лишнего, экстремальных полетов на метлах и прочих развлечений.

Все это замечательно, но, кажется, мой праздник уже прошел. И я даже успел получить подарок. Ха.
Это был знак признательности, наверное.
Я подношу ладонь к носу и принюхиваюсь. Она пахнет теперь странно: тяжелым южным лесом, я там не был никогда, но так должен пахнуть именно южный лес, кисло и пряно, душно.
Мне становится жарко, как будто я на самом деле оказался в этом самом лесу.
Я выхожу на крыльцо, но там тоже душно, первая августовская ночь замерла – ни ветерка, и звездный купол становится ниже, и – кто бы мог поверить – мы с Гарри дожили до полного совершеннолетия.
Я как-то не задумывался про собственно дату, это Снейп сказал:
- Двадцать один год. Полное совершеннолетие, Лонгботтом? Поздравляю.
Я не ожидал увидеть его во дворе больницы, сам-то я собирался аппарировать в Годрикову Лощину, но наткнулся на него у входа.
Потом он протянул мне небольшой темно-коричневый пузырек.
- Это – подарок.
И отвернулся.
Мне бы поблагодарить, сказать отстраненно: «Спасибо, сэр, я признателен» или еще что-нибудь, необязательно-вежливое, но я так обрадовался, увидев его, что ляпнул, не подумав:
- А... я могу пригласить вас выпить, сэр?
- Выпить?
- Ну… отметить…
Как будто я в квиддич его играть приглашаю. Что такого-то?
- Это даже интересно. Попробуйте.
- У меня, сэр.
- Еще забавнее. Адрес?
Не знаю, что он собирался увидеть у меня дома, все знакомые давно привыкли, что у нас нет цветов. Конечно, я приношу домой рассаду, за которой нужен постоянный уход, но больше никаких растений, никаких горшков на подоконниках и ваз у крыльца.
Не знаю, почему. Так получилось.
Впрочем, нет, у Ба в спальне есть один цветок. Отвратительный, на мой вкус, но она не разрешает к нему прикасаться.
Мне было пять лет, когда я сам вырастил эту герань – из сломанной веточки. Теперь старушке уже шестнадцать, но она не собирается сдаваться, цветет исправно, пахнет приторно… Ба говорит, что, если бы она знала, что герань протянет столько, никто бы не стал кидать меня в воду, проверяя магические способности.
Чепуха. Я просто правильно за ней ухаживал.
Но не рассказывать же об этом Снейпу?
Впрочем, опозориться я и так смогу. Потому что того количества огневиски, которое я обнаруживаю в бутылке, не хватит даже домовому эльфу.
- Сэр, а как вы относитесь к чаю?
- Что?
- Чай. Ну…со спиртным проблемы.
- Ох, Лонгботтом. Пусть будет чай.
Мы все время молчим, пока я завариваю чай, пока разливаю, молчим и все. Как будто говорить не о чем.
Я вспоминаю про подарок, только когда он отодвигает пустую чашку и говорит: «Спасибо».
- Дай сюда, - говорит Снейп. – И руку дай.
От зелья пахнет тропиками. Снейп размазывает его мне по ладони, и между пальцами, и выше, по запястью.
- Ну?
Сначала руке жарко, а потом… Потом ничего не болит. Ни-че-го.
- Ух ты…Здорово.
Хотя, если честно, я бы потерпел, пусть болит, но вот чтобы он еще дотронулся…
- В Южной Америке можно найти не только наркотики, Лонгботтом.
Я смеюсь, вспоминая несколько веселых дней, когда мы отупело жевали семена.
- Спасибо, сэр.
- Я могу прислать рецепт. Только не пытайся приготовить сам. Попроси Грейнджер.
- Она не Грейнджер, сэр. Она теперь Уизли.
Он морщится, оценивая замужество Гермионы, но тут грохочет камин.
- Невилл! Невилл, ты здесь?
А вот, собственно, и супруг нашей отличницы.
- Ты с ума сошел? Мы решили, что ты опять во что-то влип, а на каждый случай Снейпа не напасешься…
Я люблю своих друзей. Они очень остроумны. Иногда даже слишком.
Снейп встает, не обращая внимания на моргающую в пламени голову мистера Уизли.
- Рон, - шиплю я. – Ну, Рон.
Может, там его оттащили за ноги, или до него дошло что-то, но он исчезает.
Я, короче, ничего не успел ему сказать, да я и не знал, что говорить, потому что он опять прихватил мой подбородок, поднимая голову, разглядывая оценивающе, , видно, решив, что связываться со мной незачем, выдавил нехотя: «Удачи, Невилл» и ушел.

Эпилог.

- Невилл!
На раскрытую книгу плюхается пузырек.
- Опять забудешь.
- Нет, - возражаю я, - дома еще есть.
- Уж будь любезен, убери сразу…
Хорошо, мне не трудно. Я встаю и прячу зелье в карман мантии.
- Все правильно, сэр?
- Для тебя же …
- Для меня, - соглашаюсь я. – Для меня.
Снейп сидит на диване. В очках, он тоже читал. И подвернув под себя ногу.
Он умудряется занимать очень мало места в своем доме. Вобщем, он совсем не такой, каким его
все считают.
Нет, он, конечно, язва, и придира, и все-такое, но это ничего не меняет, потому что никто кроме меня не знает, что дома – когда никто не видит - он читает в очках, и садится на диван, как угловатый подросток, а не как мужчина сорока с лишним лет.
Я все прекрасно понимаю насчет разницы в возрасте и насчет того, что это «неподобающие отношения», как мне сообщила давным-давно Джинни.
И Ба до сих пор не надоело встречать меня укоризненными взглядами.
Хорошо хоть, что он ничего не имеет против того, что я живу на два дома.
Но их действительно никак не совместить.
- Мне пора, - говорю я.
- Ты когда вернешься?
- Завтра, наверное. Я хотел ночью заскочить в оранжерею.
- Тогда точно – завтра, - соглашается он, - спокойной ночи.
- Ага.
Я наклоняюсь и целую его. Не в губы – куда придется, в висок или в щеку, я как-то все равно не привыкну к тому, что могу просто поцеловать его. И он не будет против.
Прошло три года, но я до сих пор не могу понять, как это получилось. То есть, как – я прекрасно знаю. Я не знаю, зачем я ему. Не в постели, здесь-то, хвала Мерлину, все понятно, а вообще. В доме. На улице. В его лаборатории. В моих оранжереях. Везде.
Он сказал однажды странную фразу: "Ты везде, Лонгботтом. Как тогда, в подвале."
- А что в подвале? - спросил я.
- Это было ужасно, - ответил он. – Ты мне снился. Сначала я думал, что это твоя трава. Но и без травы тоже. А потом я открывал глаза – а ты, материализовавшийся кошмар, сидел напротив. А уж когда ты орал…
- Я не орал!
- Ну-ну, – хмыкнул он, - когда ты громко выражал свое неудовольствие манерами некой дамы… Ты был везде, короче.
- Ну, прости. Я же не нарочно.
- Еще бы ты делал это со злым умыслом, - отшутился он, и больше мы об этом не говорили.

..Нельзя сказать, что я ждал чего-то. Или готовился. Или хотел что-то предпринять, что? Придти к Снейпу и сказать: «ЛЮбите гербологов – так уж любИте»?
Только что-то накапливалось внутри и толкало на странные поступки.
Я поговорил с Луной. Сам. Это было невесело, тем более что я ничего не мог объяснить толком. Но она сумела меня удивить.
- Невилл…это было немного не то.
- Что?
- Дурачок, - она погладила меня по щеке, - есть жалость, а есть любовь. И напрасно ты заставил меня признаться в этом. Прости, это было нечестно. С моей стороны.
Она ушла с работы, и мне пришлось выплывать одному.
Я чуть не подрался с Роном, когда он опять ляпнул глупость про Снейпа.
Я ссорился с Ба, которой я никак не мог объяснить, чего я хочу.
Я – и это оказалось сложнее всего – попросил Гарри отвести меня в дом Блэков.
Там, на пыльном чердаке, распихав по углам скандалящие портреты, мы нашли то, что мне было надо.
Он был красивый, этот самый Регулус. Такой…вроде тихий, но красивый. Очень.
Портрет молчал, и я молчал, и Гарри тоже.
Вот что я люблю в Гарри Поттере: он не спросил меня, зачем мне это понадобилось.
Сделал вид, что все в порядке. И напоил.
Я в жизни так не напивался. В каком-то кабачке, потом мы опять вернулись к Блэкам, сволокли портрет вниз, и я почему-то ждал, что он поговорит со мной. Хотя бы о гербологии.
Не знаю, что уж я наплел Гарри, но утром, когда мы с раскалывающимися головами выползли на улицу, чтобы разойтись по домам, он сказал напоследок:
- Не загоняйся, Невилл. Ты – лучше.
Слабое утешение.
Я представлял себе Гарри Поттера в роли рекламного агента, который приходит к Снейпу, расхваливая Невилла Лонгботтома, как залежавшийся в лавке товар.
Я представлял себе Снейпа и Регулуса – сегодняшнего Снейпа и тогдашнего Блэка, и эти сны были грустны. Но они возбуждали. Дико. Я никогда не думал, что у меня может стоять так.
Я представлял себе тот момент, когда он лежал в разодранной одежде перед Беллой, и все равно не понимал, что означал его взгляд.
А когда я вспоминал нашу встречу в святом Мунго... Его тело, абсолютно обыкновенное, худое, с черными волосами, с темным членом и розовыми шрамами… Одуряющее сочетание цветов, но дело не в этом…
Почему я не дотронулся тогда до него?
Как будто во мне что-то включилось, без всякого моего участия – мир оказался непривычно-чувственным. Полным прикосновений, запахов, непонятных мне движений. И таким неполным, безнадежно неполным.
А потом пришел этот заказ.
Хороший заказ, с предоплатой.
Кельтский черный мох. Подрощенный, двухмесячный.
Не уэльсский, которого везде предостаточно, а именно кельтский…
Я мог достать его через пиктов, но отправился в Северную Шотландию сам.
Прекрасно понимая, во что ввязываюсь. И я не мог ошибиться.
Но когда через месяц я стоял перед дверью мрачного дома в переулке с каким-то безнадежным названием – я узнал его адрес давно, через больницу, - я был уже не так уверен в себе.
Проще было вытерпеть что угодно, чем стукнуть по зеленой доске старым молотком.
Но я постучал. И сказал вежливо: "Ваш заказ, сэр."
Я никогда не умел читать в его лице, придумывал себе что-то, с одиннадцати лет – и до сих пор.
Короче, Снейп вел себя, как будто так и надо.
Ящик с мхом пролевитировал в комнату. Я выдал ему пергамент с инструкцией по уходу, подсознательно ожидая чаевых, - ну, просто настоящий посыльный, а потом развернулся и пошел к выходу.
В комнате раздался легкий шорох, и он сказал негромко: «Лонгботтом».
Я прекрасно знал, что увижу, но вернуться никак не мог.
Он позвал еще раз. Я словно прирос к полу. Приклеился.
И только когда он рявкнул в полный голос, я вошел обратно.
Снейп стоял у стола, а между нами погибал дорогущий черный кельтский мох.
Он, понимаете ли, не так прост. Он должен видеть того, кто его выкопал, оторвал от родной почвы, если это не пикт, конечно. Примерно до полугода – иначе ему конец. Поэтому его никогда не заказывают …таким маленьким.
Я не смотрел на Снейпа, я внимательно наблюдал, как распрямляются в моем присутствии тонкие, тоньше нитки, стебельки, как расправляют лепестки черные цветочки, как снова становится упругой антрацитовая моховая подушка.
- Когда ты научишься смотреть мне в глаза, Лонгботтом? – устало спросил Снейп. – Все уроки давно кончились.
И я, как всегда, сказал совсем не то, что собирался:
- Вы хорошо разбираетесь в гербологии, сэр. Четыре месяца, да?
Он усмехнулся.
- Если ты не сбежишь раньше. Вместе с этой красотой.
Мне было потом очень стыдно. Потому что я в первый, и последний раз в жизни, надеюсь, чуть не погубил растение.
Мы грохнули ящик. Случайно, конечно. Если мох и выжил – то только потому, что я оставался в комнате.
Просто до дивана было далеко, диван был в другом измерении, а стол – очень удачно рядом.
И уроки не кончились. Только теперь это были…совсем другие уроки.
Там не снимали баллов. Там не ругались, даже когда я делал что-то не так.
Там, правда, присутствовало некое зелье, маслянистое и пахнущее свежестью, оно было и на пальцах, и снаружи, и внутри – везде.
И Снейп был везде.
И это было очень хорошо.
А я…я не боялся ничего, ни боли, ни неловкости, в конце концов, чего он обо мне не знал, после подвала.
Я – не знал, что он может произносить «малыш» так, что у меня сводило все внутри от желания, что его губы мягки, когда он целует меня и неожиданно тверды, когда он берет в рот мой член. Они сжимаются у основания, а потом поднимаются выше, надавливая, вытягивая из тебя все на свете, а его язык щекотен и горяч.
Я – не знал, что это так здорово: доставлять удовольствие Снейпу, когда в моей ладони твердеет и сжимается его мошонка, когда он пытается войти все глубже, стискивая мои виски, чтобы я не отстранялся, надо просто расслабиться – и все получится.

Я не знал, почему он не зовет меня по имени, даже когда уже брал меня по-настоящему, сзади или лицом к лицу, или на боку – мне нравилось это его «малыш», и я не задумывался об остальном.
Но я чуть не умер, когда в первый раз оказался в нем – как будто его мышцы стискивали не мой член, а горло, мне так не хватало воздуха, а он посмотрел на меня как тогда, в подвале, и я, кажется, догадался, что было тогда в его взгляде, но это было невозможно..
Все было невозможно, потому что он вдруг сказал:
- Да. Да, Невилл.
Теперь я думаю, что кончил именно от этого – потому что никто и никогда не говорил мне так.
…Больше всего мне было жалко черный мох, который путешествовал за мной по его дому, но мы больше не наталкивались на ящик, пристраивая его на подоконниках.
Я опять учился. Не принимать, а брать. Я никогда бы не подумал, что он захочет такого. Днем, в оранжереях, у меня кружилась голова, когда я представлял себе его лицо только в одно-единственное мгновение: я вхожу в него и он опять говорит «Да, Невилл», и подается навстречу, и, наконец, его слова и взгляд становятся одним целым. И все это целое – моё.


Иногда он как-бы-улыбается и говорит, что рано или поздно я сбегу от него. Он так говорил с самого начала, но мне плевать на его слова, и на остальных, и на то, что общий день рождения теперь не так хорош, потому что я знаю, что он ждет меня дома.
Я не засиживаюсь долго и ухожу оттуда, и только Гарри подмигивает мне ободряюще, но, в конце концов, у нас с ним было одно пророчество на двоих.
Однажды он сказал, и за это я тоже люблю Гарри Поттера – за то, что он может видеть многие вещи лучше, чем я.
Гарри сказал:
- Все правильно, Невилл. Мы – две его составляющие. Я – ненависть и смерть. А ты - любовь. Вспомни: только нас двоих он так гнобил с самого начала.
- Но, Гарри, - ответил я, - я же тоже убил. Вместе с ним.
Но он засмеялся.
- Ты никогда этого не поймешь, Невилл. Именно поэтому – ты лучше.
Я смотрю на него – на моего друга, однокурсника, героя и спасителя всего-что-только-можно Гарри Поттера, но думаю о другом.
- Иди уже, - Гарри сталкивает меня с крыльца. – И только не вздумай передать ему привет.
Нет, конечно. Я вернусь в дом на Спиннерс-Энд, разденусь и нырну под одеяло, и он не проснется, надеюсь…Или проснется, что тоже хорошо.
И спросит сонно:
- Ну, как там Поттер?
- Жив, - отвечу я.
И, может, Гарри не так уж неправ. Он – герой, ему виднее.